Кстати, раз уж мы заговорили о секретности и первом отделе. Сейчас трудно представить себе серьезность, с которой большинство ко всему этому относилось. Вот маленький пример. Рядом с моим домом была очень большая лужа. Однажды поздно вечером, возвращаясь домой и поставленный перед необходимостью перейти ее, я подтянул штаны и пошел вброд. Дома выяснилось, что я потерял – почти наверняка, выронил из кармана при подтягивании штанов – паспорт и справку из первого отдела, подтверждавшую, что у меня есть допуск. Сама по себе справка не была секретным документом, но ее полагалось по окончании срока действия сдавать. Я в шоке и панике. Через три дня по почте пришло письмо – молодой человек, если Вам нужны ваши документы, позвоните по такому-то телефону. Я был в полном счастье... Между прочим, наше ВЭИ было раздолбайским местом, а вот в упомянутом выше НИИ «Исток» я однажды был свидетелем следующей сцены – сотрудник (то есть бывший сотрудник) стоял перед сотрудником Отдела режима и оправдывался уж не знаю за что, а тот бесцветным голосом произносил «Вы у нас больше не работаете». Три минуты жалкого блеяния. «Вы у нас больше не работаете». Еще три минуты жалкого блеяния...
Вы что, уважаемый читатель, как маленький, какой, к черту, профсоюз, какой, к черту суд, вы что, дурака валяете? При этом учтите, что Фрязино – не Москва, все предприятия – ящики, человека, выгнанного с одного, не взяли бы ни на какое другое, выход один – искать работу не по специальности и где-то в окрестностях или вообще уезжать в другой город.
К каждой статье, направлявшейся для публикации в научный журнал, должен был прилагаться акт, что в статье нет ничего секретного, ничего, запрещенного к публикации и т.д. Акт должны были подписывать член экспертной комиссии, начальник первого отдела, начальник патентного отдела, председатель экспертной комиссии и утверждал замдиректора. То есть посредством этих актов начальство не только контролировало все публикации сотрудников, но и разрешало-запрещало. Например, однажды, когда сотрудник Л.А. явился за подписью к большому начальнику В.П., оный начальник посмотрел на Л.А. и задумчиво произнес – а почему вы не публикуетесь со своими сотрудниками? Собственно, в переводе на русский язык было сказано – молодой человек, рекомендую вам приписывать к вашим статьям вашего непосредственного начальника Л.Л.Что Л.А. мог на это ответить? Что он делает физику, а его прямой начальник интеграл от е в степени икс без справочника не может взять? Былинный герой гордо сказал бы свое «нет», нормальный человек ответил бы «да», приличный человек ответил бы «да», но не стал бы делать. Л.А. был по молодости и глупости настолько ошарашен, что проблеял что-то невразумительное. Но акты он после этого ходил подписывать к другому начальнику – А.Ж (кстати, серьезному физику). Тот все понимал, ухмылялся и бурчал – за подпись по полтиннику, итого с вас, Леня, рупь пятьдесят...
У этого же Л.А. было приключение и с начальником патентного отдела Н.М.Ей взбрело в голову, что очередной обзор, написанный Л.А., должен быть опубликован с грифом «ДСП». Бедный Л.А. не мог ей сказать, что это вообще не ее дело, что за секретностью следит первый отдел. То есть сказать-то он мог, но лучше бы не стало. А хуже – наверняка. Поэтому многострадальный Л.А. дождался, пока Н.М. ушла в отпуск, и подписал у ее заместителя.
Прелестной традицией советского мира было опечатывание комнат перед праздниками. Имелось в виду, наверное, что именно на праздники империалистический обобщенный штирлиц злодейски проникнет. Неясно зачем, но злодейски, а печать своей магической силой остановит его.
В СССР лучшие силы науки и техники в течение 70 лет работали на войну. Почему так получилось, почему эта убийственная в прямом и всех переносных смыслах система была устойчива – очень интересный вопрос. Но как бы мне не хотелось им заняться, я вынужден с хрустом опустить мой редакторский сапог на горло моей авторской песни. ВЭИ по раздолбайской (в среднем) ментальности и низкой (в среднем) культуре производства на войну работать не мог.
Исключение – «второй отдел» под руководством «секретного академика» Архангельского, занимавшийся приборами ночного видения. Приборы эти были хуже американских аналогов, но секретность была лучше – мы про их приборы знали, а они, наверное, нет. Сам Архангельский был личностью примечательной – семито- и интеллигентоненавистник, хотя второе у него было немного слабее второго. Ибо в отделе было ноль пархатых, но один человек с высшим образованием имелся – особь женского пола, его заместитель (кроме него самого, но он шел вне программы).
Так что со строевой подготовкой у вэивцев было не очень, а присосаться к военным денежкам (и престижу) хотелось. Тем более, что в те времена денежки эти были – по советским меркам – немеряные. Не раз ВЭИ встревал в те или иные военные разработки, но кончалось это (разумеется, я говорю только о тех случаях, про которые знал) конфузом. Причем головы-то у нас были! Придумывать мы могли. На бумаге... Сделать – нет. Для того, чтобы сделать, нужна такая загадочная вещь – культура производства.
Но благодаря одной из этих безумных придумок я познакомился с тем, как работали действительно серьезные люди и понял – как жил бы советский народ, если бы «совьет руководство» не строило мир во всем мире. Причем не какой-нибудь мир, а именно наш: «мы наш, мы новый мир построим».
Однажды сотрудник Л.К., я и еще один товарищ из Отделения высоких напряжений отправились в Челябинск, на хорошо секретное предприятие. При входе мы читали бумагу, в которой рассказывалось, что именно мы должны говорить, если нас спросят, что делают за вон тем заборчиком. Делали что-то вполне невинное, но что отвечать на второй вопрос – если это такое невинное, то почему тако-о-ой заборчик? – не было. Наверное, составители бумаги полагали, что получив первый ответ, империалистический шпион злобно сплюнет ядовитой слюной на советскую землю и пойдет сдаваться.
Итак, прогуливаемся мы по коридору, подкатывается к нам улыбчивый мужичек, говорит «О, ребята, из Москвы? Скучаете, такого-то ждете? А я вас чаем напою, айда ко мне, я местный военпред, как вам наш город» и далее всякие ля-ля. Заводит к себе в кабинет, усаживает, оглаживает и вопрос – «А вы сколько изделий испытали?» Мы потупляем глаза и выдавливаем «три» (соврали не сильно). Мужик мгновенно и радикально скучнеет, улыбка пропадает, добродушный говорок – туда же, в урну. Тоскливо-разочарованно: «не, мне с вами говорит не о чем... вот когда тридцать будет...»
Сцена номер два. Организация с характерным неконкретным названием – НИИТП – НИИ Тепловых Процессов. Во дворе – большая мемориальная доска с информацией о том, что именно здесь делали «Катюшу». Мемориальная доска поменьше на кабинете Келдыша. И вот – кабинет, но другой, не мемориальный. Беседа о совместной работе, мы приглашены как специалисты. В основном рассказываем, как надо делать, и немного – как именно делаем. Товарищи вежливо выслушивают, и начинают рассказывать, как они делают. На третьей минуте мне становится стыдно и за то, что и как мы рассказывали и за то, что и как мы делали.
Таблетка из LaB6диаметром 10мм и толщиной 1мм (эмиттер) должна быть закреплена в торце цилиндрической трубки из 0,1мм тантала. Таблетка крепится завальцовкой, то есть краешек трубки, грубо говоря, загибается на таблетку. Потом цилиндр – причем именно поверхность таблетки –должна устанавливаться с точностью 10мкм относительно прикатодного электрода. Они устанавливают не поверхность таблетки, а поверхность завальцованной трубки. Я – а как вы определяете положение эмиттера? Ведь вы устанавливаете не его, а тантал. Они – а мы после завальцовки протачиваем поверхность завальцованного с этой точностью. У меня падает челюсть. Пауза. Они – а еще после завальцовки мы протачиваем торец завальцованного металла. Я беззвучно, как кот, открываю рот. Они, прочитав у меня в глазах крик «зачем?!», пожимают плечами. «Да так, чтобы аккуратно было...»
Что сказала бы на это Сэй-Сенагон? Я не нашелся, что ответить. Но они и так все поняли.
Окидывая взглядом эти почти четверть века, я вижу, что непосредственно с работой было связано не так уж много историй. Потому что на работе мы жили. Это не слишком четкое утверждение – но оно совершенно тривиально для любого советского человека. И вообще это явление есть важный, как мне кажется, элемент советской культуры, причем настолько для нее специфичный, что само утверждение не понятно вне контекста. Попробуйте объяснить это явление западному человеку, причем не культурологу...
Вот два приключеньица, связанные именно с работой. В некой лаборатории запускали плазменную напылительную установку, купленную во Фрязино (на НИИ «Исток»). Напылять собирались, среди прочего, металлические порошки. Порошок проходит через плазму, нагревается или плавится, в виде горячих частиц или капель шмякается на подложку и застывает. Однажды зарядили молибденовый порошок... А молибден на воздухе замечательно окисляется, и напыление надо вести в среде инертного газа. Ну, а его не подключили, да и про подложку, кажись, забыли. Или просто так, от балды, нажали на кнопку, как некто сотрудник Б.Ш. некогда попой на неком стенде... В помещение прыснула струя расплавленных частиц молибдена фракции, кажись, «71...100мкм». Эти суки немедленно сгорали, а капли окиси молибдена, продолжая лететь, вытягивались на лету в легчайшие белые нити, молчаливо парившие в воздухе. Значится, так: помещение, по всему пространству тысячами плавно парят нити, через каждые три – пять сантиметров, как паутина в русском осеннем лесу, только в сто раз чаще, и с разинутыми ртами стоят сотрудники. Сэй-Сенагон заметила бы тактично – а вот ротики лучше закрыть...
Второй случай в той же лаборатории и тоже с порошком – но вольфрама. Пришел он от поставщика, пардон, подмоченный. А перед напылением решили подсушить. Чтобы он струился плавно и т.д. Тут просматривается некая аналогия с севом картошки, если вы уже тот кусок прочли, а если он ниже – дойдете, вспомните. Добры молодцы инженер А.Ш. и м.н.с. Л.А. насыпали в фарфоровую миску два или три килограмма (не вздрагивай, ребенок, не прижимайся от ужаса к маме – все кончилось хорошо), поставили в муфельный шкаф и крутнули регулятор температуры вправо. Ну хочется же побыстрее, это так понятно, правда? Когда им надоело курить, они достали... и узрели. Миска, на ней горкой порошок – примерно, как пять кило манки по объему и фракционному составу. И по этому темно-серому конусу, по этой пирамиде, по этому террикону неторопливо, как вальяжный таракан, ползет красно-оранжевый светящийся круг около сантиметра в диаметре, оставляя за собой след, как улитка, – дорожку спеченных частиц. Сэй-Сенагон понимающе сказала бы: «Ага, самораспространяющийся высокотемпературный синтез, СВС». Физик бы что-то пролепетал бы о том, что при спекании сокращается поверхность и горение прекращается. Эти двое – физик и металлург – просто стояли, завороженные красотой и загадочностью зрелища. Забыв, что один из них даже без очков. Но обошлось...
Примечание всерьез. При чтении воспоминаний людей, которые делали Бомбу, делается уже не смешно, а страшно всерьез. Ведь у них на дебильную безалаберность накладывались 25 часов в сутки разогреваемые партией патриотизм с трудовым порывом. И вот кладбища вокруг закрытых городов, а про генофонд уж не будем...
Кругооборот барахла в ВЭИ был устроен нетривиально. Где-то в этом тексте упоминается вэивская свалка – честь, хвала, гордость и т.д. Ясное дело, что многое тащилось со свалки на рабочие места, остепенно превращавшиеся в ее филиал, домой. Я, признаться, много интересного унес с нее – для преподавания, но формально это тоже домой. Однако на свалку «потенциально выкидываемое» попадало сразу только, если начальство визжало, а это бывало в двух случаях. Первый: «сверху» звонили и говорили, что завтра будет проверка пожарной безопасности, да не наша комиссия, а районная! городская!! Второй случай – начальство, войдя в комнату, стукалось коленкой обо что-то. Или не коленкой... Если же визга не было, то прибор, установка, стенд, ящик с деталями и т.п. сначала выставляли в коридор. И далее в течение нескольких дней мы наблюдали, как с прибора, установки и т.п. понемногу исчезали части – лампы, детали, провода, потом крепеж. Как пираньи не ко времени упавшего в реку ягуара, обгладывали инженеры и младшие научные сотрудники выставленное в коридор. Иногда исчезал в итоге даже каркас.
Разумно, – прокомментировала бы С.
Наша лаборатория вела работы по использованию углеродного волокна, а оное волокно заказывала на каком-то заводе в Белоруссии. Когда она была одной из республик СССР, а их теперешний маленький фюрер – Лукашенко пас свиней. Или – бери выше! – запрягал лошадей. Как все-таки быстро в наше время растут люди. Вчера – козопас, ныне президент с большой буквы. Или так: сегодня – Президент, а завтра главный пахан на зоне.
Примерно в те годы случился Чернобыль, снесла курочка-АЭС цезиевое с плутонием яичко, и так ловко – загадила Белоруссию, пол-Украины, кусочек России и даже слегка на скандинавов. Ну, они-то нежные, хай подняли, молоко-де фонит, детям нельзя давать. В чем проблема, дорогие друзья? Нельзя – не давайте. А белорусы с украинцами как жили, так и живут. Потому что здесь вам не там – где угол, работу и прописку имеешь, там и живешь.
Сотрудник А.Ш. поехал как-то в Белоруссию, именно что вот по поводу волокна, на завод, где его делали. С утреца – в цех, покурили и приступили. В обед чего-то пожевали, покурили, приступили. А.Ш. с работягами живет, опыт перенимает. На третий день, когда они перестали гостя замечать, своим то есть стал, спросил как-то вскользь: «А Чернобыль? Как тут живете?»
Последовала длинная пауза. Докурили. Вставая, один обронил вбок: «Мы об этом не разговариваем».
Сотрудник Я.Л. и сотрудница Е.Г. налаживают мощный газовый лазер. Ага – думаете вы – темнота, пронизанная тонкими лучами, напряженные взгляды ученых (глаз не видно за черными очками, но мы-то знаем – напряженные), замершие стрелки приборов... не, все не так. Умеренно захламленное помещение, лазер длиной почти во всю комнату – метра три, какие-то объемы, корпуса, провода, трубы, стоит несколько баллонов, стучит насос, а шлангов-то, шлангов... до «пронизанных тонких лучей» еще пес знает сколько времени, а начальство уже лается. Сотрудник Я.Л., брезгливо переступая через шланги, ходит вокруг. За ним, как тень – сотрудница Е.Г. в белоснежном халате. Когда Я.Л., повинуясь неведомым импульсам, останавливается, Е.Г. мгновенным и плавным движением достает из кармана халата гаечный ключ и вкладывает его в руку Я.Л.Тот подтягивает гайку, возвращает ключ и продолжает свое немолчное кружение. Откуда Е.Г. знала, какую именно гайку собирался подтягивать Я.Л. и какой ключ надо ему подавать?
Услышав этот вопрос, С. бы самодовольно усмехнулась.
Мы переходим к повествованию об одной из наиболее колоритных в истории ВЭИ фигур – Б.И.Был он разработчиком тиратронов с малым временем срабатывания для управления бомбометанием и получил за это грамоту от Сталина. Был он разработчиком уникальных газотронов на напряжение 1 мегавольт. Был он умелым руководителем, создавшим дружный и работоспособный коллектив. Заботился он о людях, устраивая одного в ВУЗ, а другого вытаскивая из-за решетки, куда тот угодил по глупой случайности – соучастию в поножовщине. Все это было...
Запертая комната. За столом мирно спит человек. Звонок в дверь. Человек просыпается. Тянется рукой вдоль правого бедра к колену и чуть дальше. Внутри стола на уровне колена находит кнопку. Нажимает ее. Одновременно: а) подается питание на схему, испытуемый тиратрон загорается голубым, б) подается питание на лампочки на верху сетки, огораживающей поле, лампы загораются красным – «высокое напряжение включено», в) открывается электромагнитный замок на двери. Всовывается голова визитера и видит глазами – владелец комнаты погружен в работу: ведет испытания. Да и владелец с извиняющейся улыбкой просит зайти попозже. Визитер удаляется.
Владелец кладет голову на стол. Гаснет тиратрон. Гаснут лампочки. Медленно погружается в сон могучий ум...
Могучий ум, покрывший крышу своей дачи никелевыми полосами – век простоит такая крыша. Могучий ум, напихавший в свою дверь вокруг замка молибденовых прутьев – при попытке просверлить такую дверь ломается любое сверло. Могучий ум, оставлявший соседу по даче при убытии в отпуск ключ на случай пожара, но оставлявший этот ключ в запаянной стеклянной колбе, чтобы нельзя было бесконтрольно попользоваться, и завернутым в фольгу, чтобы не была видна система замка.
Могучий ум – несомненно, сказала бы Сэй-Сенагон. Почти как «девятый советник левой руки» императора...
Но время шло, и настали для Б.И. тяжелые времена. Пришел на работу молодой (тогда) и активный (тогда) завлаб Л.Л., получил в подчинение Б.И. и его четырех подчиненных и начал их строить. Подчиненных-то он построил легко. Будучи людьми, воспитанными в те времена, когда труд считался доблестью, а иначе – в лагерную пыль, они любили и умели работать (такая вот диалектика – пошутила бы С.). Но их бывший начальник Б.И. работать не хотел. И уж во всяком случае, под началом Л.Л. – мальчишки и сопляка (по сравнению с ним, обладателем грамоты от Сталина). Так и этак, мытьем и катаньем пытался Л.Л. приспособить Б.И. к делу – нет, не получалось! Умен был Б.И., умен и увертлив. Апофеоз наступил через несколько месяцев. Поручил Л.Л. рассчитать ему подогреватель для катода – а свелось это дело к определению длины винтовой линии. Ну, значит, есть цилиндр, и надо определить длину линии, нарисованной на его боку – при заданном шаге или угле наклона. Б.И. обложился справочниками и начал вычислять. Л.Л. смотрел на это и медленно сходил с ума. К середине дня Л.Л. увидел, что Б.И. приступил к экспериментам – он свертывал из бумаги цилиндр, навивал на него нить и измерял ее длину линеечкой. В конце дня Б.И. подошел к Л.Л. и дрожащим голосом произнес: «Лев Владимирович, у меня получается странный результат!» «Какой?» – выдавил из себя Л.Л. «Длина спирали получается меньше длины цилиндра».
Не исключено, что Б.И. надеялся на инфаркт. Но – ошибся. Л.Л. служил во флоте, начальником радиочасти на малом морском охотнике, и нервы у него оказались крепкие. Это мы с вами от такого пассажа отправились бы на рандеву с Сэй-Сенагон. Л.Л. отправился к начальству, а Б.И. через некоторое время отправили на заслуженный отдых. Финита ля комедия, ля трагедия и ля драма... Абзац.
Забавные случаи происходили, впрочем, не только с дедами. Сидим мы как-то в столовой и едим бефстроганов. Так называлось мясо, нарезанное кусками примерно от 0,5х0,5х3см, еще более древнее название – «мясо по-строгановски», происхождение и того, и другого названия мне не известно. Итак, едим и в некий момент замечаем, что один из нас не ест, а молча и набычившись смотрит на кусок стекла примерно 1х1х1см, который держит в руке перед собой. Судя по форме – изогнутой и с хорошими острыми краями – кусок от горлышка банки. Сотрудник ВЭИ В.К. молча смотрит на кусок, а мы, медленно помирая – от смеха? от чувств вообще? – смотрим на него. Наконец В.К. встает и направляется на кухню. Через некоторое время возвращается без стекла, берет свою тарелку и отправляется на кухню. Через еще некоторое время возвращается, неся тарелку, на коей лежит гора гречневой каши (две тогдашние и примерно четыре нынешние порции), а сверху – кусок мяса размером не менее как с мой кулак. В.К. ставит тарелку перед собой, садится, некоторое время молча (как и все предшествующее экранное время) смотрит на нее и потом (внимание, мы приближаемся к кульминации) открывает рот и скучным голосом произносит: «Зря я им бефстроганов отдал. Там еще много оставалось». Занавес.
В жизни так, конечно, не бывает, да и Сэй-Сенагон бы этого не поняла. Приятно знать, что мы, благодаря Марксу, Ленину и всем прочим, знаем что-то такое, чего не ведали ни Сэй-Сенагон, ни вся ее хэйанская эпоха вместе взятая.
Осциллограф соединяется с сетью шнуром, на одном конце которого имеется вилка (втыкающаяся в сетевую розетку), а на другом конце – некое подобие розетки (всовывающейся в осциллограф) называемой на техническом слэнге, естественно, «мама». Что-то не в порядке с подводкой питания к осциллографу. Герой момента, А.К., вынимает «маму» из осциллографа и, не вынимая вилки на другом конце кабеля из сети, лезет отверткой в «маму». Треск, искры, отвертка падает на пол. Наш герой поднимает отвертку и с отверткой наперевес и со словами «в чем дело, я же отключил?», кидается вперед. Грохот, искры, народ рыдает от смеха.
Чингачгук Большой Змей сказал бы по этому поводу: только бледнолицый может замкнуть одной и той же отверткой одни и те же клеммы с сетевым напряжением ДВА РАЗА.
...лето, колхоз, мы лежим на пригорке, курим и лениво обсуждаем, Наденька или не Наденька идет по противоположному концу поля. Внимательно вглядевшись, А.К. произносит: «Нет. Бюст не ее».
«Думается», как говаривал Михаил Сергеевич, что Сэй-Сенагон не стала бы с этим спорить. В бюстах она, думается, знала толк.
Как-то раз А.К. зашел в комнату, где народ пил чай и увидел новую сотрудницу. Кто это – шепотом спросил он. Дипломница В.С. – ответили ему. Чья-чья любовница? – переспросил он.
На бюсты надо не смотреть. А что надо с ними делать? Однажды жизнь дала ответ на этот вопрос. Шел как-то по коридору сотрудник А.П. вместе с девочкой из стеклодувной мастерской – подругой И.М. И, посмотрев на нее, спросил А.Н – почему ты такая грустная, что-то не в порядке? Не ебут меня – просто и естественно ответила она. А.П., дошедши до своей лаборатории, поведал об этом диалоге своим сотрудникам.
Впрочем, сказала бы, улыбнувшись, С. – это не совсем про бюст, хотя до некоторой степени связано...
Чем моя фирма славна, так это своими свалками. Научные сотрудники считают своим приятным долгом регулярно их посещать. Там можно найти много интересного. Однажды лист железа примерно 1,5х1,5 метра был принесен И.К. (велик русский язык и могуч – всякий скажет, что надо сказать – «приперт» – а как это перевести на английский?) и лихим движением засунут за некий шкаф. При этом листом была разбита пластмассовая крышка, закрывавшая клеммную колодку, через которую включались все приборы, а ребром листа некоторые провода были перерезаны и замкнуты. Мне бы не хотелось цитировать сотрудников, в этот момент как раз работавших на установке. И после этого неделю чинивших сгоревшее и перегоревшее.
Думаю, впрочем, что по этому поводу Сэй-Сенагон тоже ничего бы не сказала.
Да, не одни ВЭИвские старики были колоритными фигурами. Бывали и колоритные молодые... Вот еще один из них, А.Л. – он прославился тремя пассажами.
Его сотрудник И.С. имел жену, которая, занимаясь горными лыжами, сломала обе ноги; во время общего чаепития наш персонаж спросил у владельца этой несчастной жены: «Можно ли иметь дело с женой, у которой сломаны обе ноги?» Повисла тишина. Первым через 20 секунд ответил я (редчайший случай в моей жизни, обычно я придумываю ответ к вечеру): «Сломай своей и тогда узнаешь».
Для полового акта существует множество эвфемизмов – любит, имеет, трахает, дрючит, потягивает, исполняет, познает, натягивает, засаживает и т.д. Я, например, очень люблю слово «уестествил». Наш герой А.Л. (подобно известному герою «12 стульев») любил подробно излагать, какой паре соответствует какой термин. Например, шеф потягивает; молодежь в лифте перепихивается, а научный сотрудник лаборантку... впрочем, вам будет гораздо интереснее пофантазировать самим. Минут на десять-пятнадцать ему этой темы хватало.
Третья история имела некий привкус уникальности – ибо это был, прямо сказать, не частый случай в жизни, когда А.Л. выглядел смущенным. Примерно треть помещения их лаборатории была отгорожена черной занавеской – они там вели какие-то оптические измерения, которым свет мешал. И начал А.Л. излагать что-то насчет русской поэзии предреволюционной, сильно демократической эпохи. И цитировать. В комнате в начале сей сцены присутствовало 4 человека – он, я и две дамы – К.Н. и Л.С.Понемногу неприличность цитируемых текстов возрастала. И, наконец, цитируя стихотворение (кажется, Саши Черного), описывающее будущее, он произнес фразу «будем мы пердеть эфиром». В моей голове молнией проносится мысль: «в комнате было четверо – я, он, Кира, Люба. Я – вот, он – вот, Кира вышла – я видел, Люба – где Люба?»; за занавеской слышится шорох и выходит Люба.
С А.Л. она не разговаривала целую неделю. По этому поводу Сэй-Сенагон заметила бы – «Обида на мужчину, который симпатичен, проходит быстро». Полагаю, что он был ей симпатичен.
Многие из этих историй слабо связаны с ВЭИвской спецификой. Да и что это такое, эта специфика? Есть ли она вообще? А если есть, то может ли рассуждать о воде рыба, живущая в ней? Лягушка в болоте... Вот история, которая на первый взгляд совсем не ВЭИвская, а сугубо личная. На первый... Откуда же берется ВЭИвский дух? Или его нет совсем? Как – вот, наконец, конструктивная формулировка вопроса – складываются микроособенности в неповторимый групповой портрет? Дурак на фоне Перестройки. С картины неизв. худ. посл. четв. ХХв. Кретин в интерьере. Этюд великого мастера к ненаписанному декаптиху... Короче, телефонный аппарат у меня на столе, телефон в нем громкий и слышно, что говорят оттуда. Звонок. Зовут мою сотрудницу Т.М.Зову. Подходит и берет трубку. Далее следует разговор из двух фраз.
– Ребенок не делает уроков.
– Возьми веревку потолще и удавись.
После приличествующей паузы считаю возможным заметить, что Сэй-Сенагон могла бы ответить так же. Вполне по-самурайски. Не делает уроков? – возьми веревку и удавись.
Разумеется, в ВЭИ были разные по степени этого самого отделения, отделы, сектора, лаборатории и группы. Система названий и сами названия время от времени менялись, наверное, чтобы – вы угадали – сбить с толку шпионов; когда возникло название «направления», я предложил ввести понятие «тупики». А почему оно возникло? Это тоже совок-поэма (аллюзия с рок-опера). Руководство ВЭИ постоянно боялось, что какая-то часть ВЭИ попытается обрести самостоятельность. И слово «отделение» их раздражало.
Подразделения ВЭИ были по духу все немного разные, но все были ВЭИвские. И, между прочим, то, которое я в основном описываю, было умеренно «ВЭИвское». Так что впечатление вы получаете взвешенное. И еще в ВЭИ есть завод, ОЭМЗ ВЭИ, Опытный электромеханический завод...
В начале семидесятых годов некий мастер сильно надоел ученикам ПТУ призывами убирать стружку со станков. Ребятки наладились сдувать ее струей воздуха под давлением, а он возражал – мол, может отлететь в глаз. Детки улучили момент, когда он зачем-то полез под верстак, и ткнули ему шланг в зад. Давление 4 атмосферы, разрыв прямой кишки.
Замечу, что в Японии аналогичная практика отсутствовала, так что С. не взялась бы, полагаю, комментировать этот прецедент. Но вот ПетрI, строитель новой России, надувал кузнечными мехами бояр, не желавших стричь бороды. Но давление было меньше и обходилось без разрывов. А может быть, кишки в те времена были крепче...
А вот другой, тоже ОЭМЗ-ВЭИвский пассаж и тоже из начала 70-х. Имел место несчастный случай – поражение электричеством со смертельным исходом. Собралась комиссия и инженер, ответственный за установку, стал объяснять, что и как было. «Он, – сказал он о потерпевшем, – встал сюда (и встал), – и, – продолжил он, – взялся здесь» (и взялся). После некоторого не очень продолжительного остолбенения комиссия засуетилась, а отсуетившись, села и составила второй акт о несчастном случае со смертельным исходом. По этому поводу комментарии как-то не напрашиваются...
Впрочем, надо – как говорят некоторые – отметить, что на высоковольтных установках в лабораториях имелись устройства, которые должны были отключать их при попытке лезть в нее руками. Например, установки располагались в отгороженной металлической сеткой части комнаты, а при открывании дверцы падал стержень у контактора (как на дверях лифта), отключающего высокое напряжение. Но ведь быстрее так, с напряжением. А те, кто попал под напряжение – дураки, не умели работать осторожно. А мы умнее. Разумеется. И научные сотрудники держали в столах скобы, которые надевались на контактор и держали их замкнутыми при открытой двери и работающем на установке человеке. Хорошо еще, если в комнате кто-то был, а если второй отлучался пописать? Или вызывало начальство? Хотя, что это я глупости говорю, как раз в этом случае народ с чувством законной гордости изрекал, что очень жаль, но установка включена, и отлучиться никак не может.
На одном из высоковольтных стендов висела фотография чьих-то детишек и надпись – «помни, тебя ждут дома». Лично я бы такой надписи не вешал – раз ждут, надо все делать побыстрее, значит – как раз с нарушениями техники безопасности. Я бы посоветовал написать скромненько: «Некрофилка ли твоя подруга?» Но меня, как обычно, не спросили...
Да что там начальство! Сотрудник Л.А., мотивируя «включенной установкой» сбежал из-под ножа хирурга. Дело было так. Съел Л.А. пирожок с тем, из чего их делали в советские годы (их и сейчас из этого часто делают, но тогда – 100%). И заболел у Л.А. живот. Заболел сильно. Настолько, что Л.А. пошел ко врачу (в ВЭИ была медсанчасть). Врач померила ему РОЭ, взяла ручку и, не удостоив Л.А. какой-либо коммуникацией, начала что-то писать. Л.А. спросил, что она пишет. Удивленная его тупостью врачиха сказала – «Как что? Направление в хирургию. У Вас приступ аппендицита, я вызываю машину из ближайшей больницы – и на стол». Л.А. заверещал, что оставил включенную установку и если он ее не выключит, будет пожар. Врачиха разрешила сходить отключить. Л.А. прямиком пополз к своему приятелю И.С., мать которого работала в Склифе, рухнул к его ногам и прошептал слова прощания. И.С. брезгливо пошевелил подыхающего Л.А. ногой, убедился, что тот даже не просит «Беломора» и позвонил матери на работу. Потом поставил Л.А. вертикально и приказал выйти за ворота, взять такси, дуть к Склифу и если те решат резать, проситься в бригаду такого-то... По прибытии в Склиф боль – видимо от страха – стала утихать, ему сделали опять анализ, помяли живот и посоветовали впредь не жрать всякую гадость и не беспокоить людей зря. Воя от радости на все Садовое кольцо, Л.А. помчался обратно. Но не выключать установку, а покурить с И.С.
Я – один из тысяч сотрудников моей фирмы. Многие из них смогли бы рассказать такое же или более интересное. А почему? Для того чтобы вы поняли, почему мы можем, придется мне рассказать вам еще одну историю.
Один наш сотрудник должен был организовать некую лекцию по линии общества «Знание». Позвонил он предполагаемому лектору, обо всем договорился, осталось назначить срок. Решили сделать это позже, по телефону. На что тот задумчиво сказал, как сказали бы наши писатели-почвенники «с раздуминкой», но без «хитринки»: «Когда же вам позвонить мне?.. Сегодня среда, завтра и в пятницу меня не будет, в понедельник я еще буду на даче, во вторник, наверное, в библиотеке, в среду... ммм... а там четверг... знаете что? Позвоните мне через пятницу». Повисла некая тишина, напряженность которой была ощутима даже по телефону. «А где вы работаете?» – напряженным голосом спросил наш сотрудник. «Я? В Институте международного рабочего движения», – рассеянно произнес лектор и спросил: «А вы... сидите по этому телефону, что вы мне дали?» «СИДИМ», – остервенело произнес сотрудник.
Вот поэтому мы и можем рассказать много интересного. Вот так бывает в жизни, дорогая Сэй-Сенагон.
Наступила пора вернуться к теме забора. Постоянным объектом заботы Руководства является охрана института. То колючую проволоку на заборе навесят, то сам забор покроют металлической сеткой, то в проходной «вертушку» установят, то попытаются установить автоматические турникеты (как в метро), срабатывающие от сунутого в них пропуска с дырочками по краю (а машина будет считывать индивидуальные номера, и Руководство будет знать, кто в какую секунду вошел и вышел из Института; и, мечтали наверное они, каждое утро Руководство будет иметь на столе распечатку с Данными...) Но эта последняя идея рухнула – слишком сложным оказалось устройство. Технического гения не хватило. А номерные замки у нас крали, молча срывая их с дверей. Где они сейчас, у кого верно, как мирный атом, несут свою службу на кладовке с картошкой?
Лопались трубы, и текла вода, повреждалось дорогое оборудование, но денег на ремонт труб не хватало. Сотрудники покупали «за свои» клей, бумагу, карандаши – на это у Института денег не было. Но на новую ультразвуковую охранную сигнализацию на этаже, на коем я несу службу, деньги нашлись. Охранять было нечего, но охранная сигнализация свидетельствует о важности Проводимых Работ. Знавали мы с Сэй-Сенагон одного генералиссимуса из Верхней Вольты, лампасы у него были шириной в ладонь – но нарисованные на голых ногах, ибо на штаны у ихнего Минобороны денег не было.
Сэй-Сенагон этого не понимала. За японским придворным церемониалом стояло веками отшлифованное искусство стрельбы из лука и потрошения оппонента мечом, а бедный крестьянин был, как и всегда, беден, но он ведь и эполет не носил...
Второй этаж главного корпуса нашей организации называется «директорский этаж». Посреди него в стеклянной витрине находится Знамя Института. А также 8 грамот, коими наши начальники награждали друг друга. У психологов это называется «поглаживания». Однажды, проходя мимо, я заметил, что знамени нет на месте. И внутренне хихикнул – ага, выпарывают «Всесоюзный» и вышивают «Всероссийский». Спустя неделю я опять проходил там и увидел, что знамени на месте опять нет. В этот момент мне попался навстречу уже знакомый нам сотрудник Ч., которому я тут же и начал рассказывать известный анекдот: «Возвращается Василий Иванович из командировки и спрашивает Петю: как дела? Все в порядке, – отвечает тот, – только Жучка сдохла. – Отчего? – А конины объелась. – Откуда конина? – Лошадей всех пришлось зарезать. – Что такое? Почему?? – А конюшня сгорела. – Отчего? – А Фурманов шел, трубку курил, уголек уронил... – Ох, Петя, опять ты меня, старика, разыгрываешь. Фурманов же не курит! – Да как тут не закуришь, когда полковое знамя сперли». При этих словах я широким жестом показал на пустое место за витриной и одиноко торчащую дыру, в которую вставлялось древко.
И вместо хохота – увидел полные тоски и боли глаза собеседника, устремленные на меня. «Вы что, Леня, не знаете?» «Что?», – медленно холодея, спросил я. «Что в ночь с 7 на 8 ноября знамя украли»... К этому я бы добавил, что в зрелище дыры из-под древка, одиноко торчащей из пола на месте красовавшегося вертикально знамени, современные литераторы наверняка нашли бы фрейдистский смысловой слой. Эдипов комплекс, кастрация, вагина и т.д. В жизни это бывает, но Сэй-Сенагон подобный ассоциативный ряд, видимо, не воодушевил бы. Фрейда она не читала.
Одним из видов антисоветской деятельности, которую проводила Система, являлось проведение субботников. Субботники были антисоветской деятельностью по нескольким причинам. В частности потому, что делалась бессмысленная... работа? Нет, так нормальный человек не скажет. Бессмысленная деятельность. Но однажды... Из одного из наших корпусов в другой из наших корпусов кратчайшая дорога пролегала между двумя сараями. Круглый год по ней все бегали, а весной и осенью там стояла лужа. Во время субботника сотрудница Г.О. по своей инициативе, вместе с сотрудником Ч. выложили эту щель между сараями кирпичами. Стало навсегда сухо. Потрясенный разумностью этого действия, я предложил присвоить этой щели имя: «Щель Осиповой». Народ долго и гнусно хохотал. Излишне говорить, что лично я ничего «такого» в виду не имел. Думаю, что Сэй-Сенагон тоже не поняла бы, что такого смешного нашли мои несчастные сотрудники.
Сотрудник Я.Л., идучи вечером (в 19 часов) по коридору третьего этажа электрофизического корпуса, увидел сотрудника Б.С., молча уринирующего из открытой двери своего помещения в коридор. Струя таинственно поблескивала в неверном свете мерцающих люминесцентных ламп...
Уместен вопрос: полагал С., что уринирование облагораживает уринируемый объект, и тем самым имел своей целью облагородить коридор, или, наоборот, полагал, что не облагораживает, и не хотел не облагораживать свое гнездо? Я склоняюсь ко второй гипотезе, хотя путей доказательства ее не вижу. В случае же, если мы принимаем эту гипотезу, то, распространяя ее на человеческую культуру в целом, мы можем заметить, что разные люди и субкультуры проводят границу между своим и чужим по-разному. Для среднего россиянина это – дверь в квартиру; на лестнице он и плюнет, и окурок кинет и за своей собакой результат дефекации не уберет. Для многих это – дверь в комнату; живущие в коммуналках могут это подтвердить. Для западного человека средневековья это – граница дома; на улицу из окна он выливал помои. Для современного западного человека это то ли граница участка, то ли города. А некоторые не гадят просто нигде.
Возвращаясь к сотруднику Б.С., можно спросить, что бы сказала по этому поводу Сэй-Сенагон. Но я затрудняюсь ответить на этот вопрос.
У каждого предприятия и организации была и остается какая-то своя специфика. Некоторые из тех, кому я показывал этот текст, замечали, что разнообразие историй, происходивших во Всесоюзном и Всероссийском, больше, чем происходивших в иных местах. Причина этого, как мне кажется, в том, что мы – «отраслевой НИИ». Академический НИИ имеет больше академиков и меньше слесарей, причем это уже порядком обакадемиченные слесаря, испортившиеся... На заводе меньше академиков. А вот у нас был и один академик, и десяток докторов наук и изрядное количество не сильно пропитавшихся академическим духом слесарей, и целый опытный завод на той же территории. Общество в миниатюре... и струя в коридоре – добавила бы грустно Сэй-Сенагон.
Однажды начальник Л.Л. повадился звонить по утрам своим подчиненным (они частично сидели в другом корпусе) и тем самым проверять, пришли ли они вовремя на работу. К сожалению, этот метод не дает возможности узнать, кто именно пришел (кроме того одного, кто обычно снимает трубку), ибо для изобретения причин, по которым надо позвать к телефону другого, у Л.Л. не хватало мощности процессора. Вы никогда не слышали, как работает «Клавишная вычислительная машина Рейнметалл»? Хряп, хряп, хряп, хряп, БУМ!
Так вот, подчиненный Л.А. снимал трубку, раза три алекал и раздраженно клал ее обратно. Примерно с пятого звонка (он тоже был туповат, да что уж поделаешь) он понял, в чем дело и на очередное тихое молчание произнес в трубку «ку-ку». После паузы начальник Л.Л. помертвевшим голосом произнес: «Что это вы кукукаете?» На что Л.А. с хохотом ответил, что кто-то повадился звонить по утрам и молчать в трубку, проверяя, на месте ли мы. «Ага», – ответил начальник Л., положил трубку и больше по утрам не звонил.
Любопытно, какую птицу (или, может быть, тоже кукушку) изобразила бы в такой ситуации Сэй-Сенагон? Спустя восемь веков после нее Тиё из Кага написала: «Пока повторяла я: //«О кукушка, кукушка!» // Рассвет уже наступил». Она родилась в 1703 году в провинции Кага, была женой бедняка; овдовев и потеряв маленького сына, постриглась в монахини и посвятила себя поэзии. Умерла в 1775 году. Подумайте и скажите, что из сегодняшней культуры будет восприниматься как часть непрерывной культурной традиции хотя бы через триста лет?
Некоторые отделы ВЭИ особо славятся простотой нравов. Например, про бывший корпус ОРВ (Отдела ртутных вентилей) старики рассказывают следующую историю (ни с одним из ее участников я не знаком). Некая уборщица мыла пол традиционным методом – тряпкой без швабры. Некий сотрудник ОРВ, которому никто из дам не давал, ибо он был весьма крупен и все боялись, подкрался к ней сзади и... На что она, не оборачиваясь и не разгибаясь, движением направо-назад-вверх хлестнула его тряпкой по физиономии и добавила: «Ты думаешь, если я уборщица, мне можно ногой в ... лазить?» Судя по некоторым признакам (технология мытья и др.), это происходило (если происходило вообще) в начале 60-х годов.
Старики помнят события Первого мая в Москве в... ээ... 93 году. Что, внучок? Конечно, конечно, в 1993 году. Тогда коммуняки подговорили нескольких хулиганов и те напали на милицию... В связи или не в связи с этим в одну из ночей 1 – 4.05.93 по моему родному ВЭИ, внучок, была выпущена ракета. Что такое ракета? Как бы тебе объяснить, внучек, длинная такая и может летать... Не смешно. Утром нашли дыру в стекле, и пол, усыпанный мельчайшими осколками; ракета была не боевая, но и не сигнальная – осветительная. Почему не возник пожар? – повезло: ракета попала в стальную стойку. А направлена она была в окно комнаты, где стояла уникальная литографическая установка, единственная в своем роде в России и одна из лучших в Европе. Информация о ней среди специалистов была; при пожаре установка была бы выведена из строя навсегда; так – лишь на пару недель. Кому из конкурентов она мешала? Кто оказался самым сообразительным? Что сказала бы Сэй-Сенагон о таких методах «вхождения в рынок»?
С годами мы делаемся пессимистами. Как это гуманно – заметила бы С. – ведь пессимисту легче умирать.
Одно время ходила легенда, что в ФИАНе пьют спирт, смешанный с жидким азотом. Надежных данных на этот счет у меня нет, но мы в ВЭИ, в частности лично я и сотрудник В.М. практиковали в жару следующий метод. Брали в буфете стакан сока, доливали его доверху (на 2см) жидким азотом и размешивали (как правило, отверткой) до полного выкипания азота. При указанном исходном соотношении сок охлаждался до примерно 0°C, и пить его, с мелкими комками замерзшего, было весьма приятно.
С тем же В.М. было связано еще три забавные истории. Первая – В.М. жил в Удельной, в деревянном доме с верандой. Однажды, через некоторое время после Чернобыля, он пришел на работу утром, трясясь, и произнес: «Вышел ночью на веранду, а там мя-ан-тай лежит и с-с-с-ветится!» Еле мы его отпоили чаем и объяснили, что минтай светился не от радиации, а потому, что протух. Вторая – когда в Москве гастролировал цирк ГДР, то билеты распределял профком, давали заслуженным людям, ветеранам и т.п. На лабораторию выделили один билет – ему. Он пришел с выступления, дрожа от изумления и негодования, и, заикаясь, произнес: «У них... там... ТАМ... одни веревочки!» Третья – один наш новый сотрудник Е.Г. позвонил как-то утром и сказал, что не может выехать на работу из-за дождя. В.М., интуитивно полагая, что этот новый сотрудник живет или в Удельной, или где-то за городом (многие жили по этой дороге) и там дождь еще сильнее, чем в Удельной и дорога такая, что не пройти, не имея в виду ни шутить, ни издеваться, спросил – а где ты живешь. Ответ был: «На улице Горького». Занавес.
Когда В.М. попал с язвой желудка в больницу, в числе прочего мы передали ему, кто что счел нужным – я, например, кипятильник. Когда после выхода из больницы он появился на работе и стал рассказывать о пережитом, он в частности, произнес: «Леня, я был большой человек на этаже. Ко мне ходили – у меня был кипятильник». Впрочем, это не про ВЭИ, а про советскую бесплатную медицину.
Как-то раз сотрудники В.М. и Л.А. изображали самописец. Надо было отловить момент фазового перехода в системе Ir-La (или Ir-Ce?). Сделали Ir проволочку, насытили ее с поверхности La и начали ме-е-едленно греть ее пропусканием тока. При фазовом переходе скачком меняются многие параметры (например, сопротивление и коэффициент излучения), из-за этого должна прыгать температура, а из-за этого... словом, сложна жизнь. Но выглядела она в данном конкретном случае просто – сотрудник В.М. глядел на часы и прибор и раз в десять секунд называл число, а сотрудник Л.А. записывал. «Беломор» им в зубы вставляли коллеги раз в пол-часа. Длилось это героическое уродство не 70 лет, как некоторое другое, а три часа.
Но и результат был скромнее – заметила бы С. сдержанно.
В любой организации есть вычислительная техника. В нашей лавочке тоже. Была у нас – уже в эпоху ЕС и в эпоху персоналок PC машина – страшно сказать – БЭСМ-6. Однажды на ней случился пожар. Официальная теория – крысы перегрызли кабель. Начальника машины тем не менее наказали – послали на 2 недели убирать картошку в совхоз. Вот и убирал со мной на соседней грядке картошку страшно сказать – аж начальник БЭСМ-6, злой как собака. Виновный в том, что крысы что-то перегрызли... или во время ночного дежурства, совмещая работу и отдых, сотрудники увлеклись сексом и не погасили сигарету? Или крысы увлеклись и не погасили...
Вот история для контраста. Однажды сотрудник Л.А. зашел в соседнюю лабораторию и увидел на столе сотрудника Я.Л. калькулятор HP-57, который лежал и вычислял что-то по программе (в эту модель программы могли вводиться с магнитных карт), красные цифры в окошке так и мелькали. Он в изумлении остановился. Я.Л. заметил ступор, ухмыльнулся и произнес – «Такая маленькая и такая самостоятельная, да?» Сэй-Сенагон бы не удивилась самостоятельному поведению маленького – с ладонь – калькулятора. Крыса или мышь еще меньше – сказала бы она – а ведут себя самостоятельно.
Тот же Я.Л. однажды поспорил с сотрудником В.К. на бутылку, что некое дифуравнение имеет решение. Взял бумагу, ручку... и через пол-часа оппонент понял, что может идти за бутылкой. Пошел, через некоторое время вернулся с нею и гордо сообщил, что только что выиграл спор на бутылку у сотрудника Ю.С. ... Нет. На этот раз вы не угадали. С сотрудником Ю.С. он спорил НЕ на это уравнение. Жизнь все-таки скучнее театра – прокомментировала бы С.
В.К. вообще соображал быстро. Когда в России начались новые времена, он ушел из ВЭИ и создал фирму, которая ввозила продукты из Европы. Попутно он брал деньги у друзей, бывших сослуживцев и прочих желающих под процент. Что для России странно – не украл. И что для России тех лет звучит вообще неправдоподобно – вернул после дефолта! Когда могучие банки не выполняли своих обязательств...
С другой стороны, Я.Л. был свойственен научный подход к жизни. Вот пример. В студенческие времена он побывал в стройотряде, который внес вклад в гидромелиорацию СССР – а именно, построил плотину на некой речушке. И как-то раз вечером он и его соученики, сидя у костра, задумались над проблемой: за какое время их отряд смог бы наложить эту плотину и налить соответствующее озеро. Как вы понимаете, Я.Л. решил эту задачу. Я имею в виду – теоретически, дорогая С.
Вы договорились с каким-то предприятием, что вам что-то там продадут. Надо печатать гарантийное письмо. Просим поставвить и оплату гарантируем. Сколько экземпляров письма печатать? Ит из э вери сложный квестчен. Одним словом – квестчен всем квестченам квестчен. Один экземпляр – в адрес. Один экземпляр – себе. В ДЕЛО. Дальше ситуация усложняется. Суть ее в том, что на каждом письме должно быть сколько-то виз; постановка визы есть Административный Акт. Замечу, что существенной частью советской – а ныне российской – системы являлась «раздача престижа». Что вообще в обществе циркулирует, как кровь в сосудах? Нефть, электроэнергия, зерно, сталь, цемент, престиж. Большой начальник раздает престиж маленьким. Они его поддерживают, отчасти из благодарности, но больше – в надежде на дальнейшие раздачи. Форма раздачи – не зерно в вагонах, сталь в катанках и полосах, а – право на постановку виз. Или более престижное право – право на взятие экземпляра. Так вот, право на постановку визы имели многие (прямой начальник, следующий начальник, плановый отдел, финансовый отдел, бухгалтерия отдела, бухгалтерия института), а вот право брать себе копию имели не все, а хотели иметь все. Интересно, что естественный и естественно неограниченный аппетит умерялся сознанием того, что больше пяти экземпляров машинка не печатает, а требовать печатать «две закладки» ни у кого язык не поворачивался. Короче, они требовали, мы выли, что «нет экземпляров», и как-то это уравновешивалось. Так и жили. Печатали, сколько лезло в машинку, а потом шли и выли...
А потом похоронили систему, по которой некоторые воют по сей день. Интересно, когда Императора хоронили, тоже выли или нет? Сэй-Сенагон должна это знать. Надо будет спросить, когда увидимся.
Один из наших сотрудников прославился на почве родовспоможения. Дело было так. Однажды в совхозе, вечером, после поля, когда все отдыхали, явился наш старшой и сообщил, что есть интересный наряд за два отгула. Один из сотрудников, некий К., пошел со старшим. Позже стало известно, что он пошел помогать ветеринару принимать роды у коровы. А мы мирно проводили время, которое понемногу шло. Когда вечер спустился на многострадальную землю и упомянутую выше корову, К. вернулся, ни с кем на разговаривая и даже не поворачивая головы (а многие кинулись к нему с расспросами), пересек по диагонали помещение (второй этаж клуба в Чирково, зрительный зал, 30 кроватей, стол, стулья, выпивка), полез под свою кровать, достал из-под кровати бутылку водки и стакан, открыл бутылку, налил стакан, выпил, все это абсолютно молча, размеренными движениями, с остановившимся взглядом, налил второй, выпил, налил остаток, выпил, поставил бутылку и стакан под кровать, лег поверх одеяла одетый лицом вниз и отключился. Так, не шевелясь и ни на что не реагируя, он лежал – надо полагать, спал – до утра.
По-видимому, что прием родов у коровы произвел на сотрудника ВЭИ К. сильное впечатление. Обратите внимание, что ВЭИвец оказался на высоте – роды были приняты, а остальное – мелочи. Думаю, что Сэй-Сенагон с этим бы согласилась.
Однажды – как вы сейчас поймете, очень давно – к нашему директору Н. (это до В.Ф.) явилась наниматься на работу секретарша и запросила 700 рублей. «Голубушка – ответил директор, – да у меня главный инженер получает 200" «Ну и ебись со своим главным инженером», – ответила претендентка и ушла. О ВЭИ ли эта история? Или о нашей идеологии? В отличие от претендентки на должность секретарши, нельзя сказать, что эта история ушла и «след ее простыл», как принято изъясняться в фольклоре. Идеология изменилась меньше, чем кажется. Разумеется, лично с участниками этой истории я не знаком, и есть основания полагать, что это просто анекдот. В этом случае резонно спросить – почему он так живуч?
Однажды директор ВЭИ, В.К., (это после В.Ф. и еще был один по дороге, И.Б.) шел по коридору мимо комнаты отдела информации (в этой комнате работала моя М.А.) Из двери одной из комнат, выходивших в коридор, вышел сотрудник ВЭИ Я.Л.; порывом ветра одновременно ему отвернуло полу халата и захлопнуло дверь в комнату, прищемив дверью полу халата. Директор ВЭИ К., увидев это, улыбнулся и, произнеся «хорошо, что только халат», прошел мимо.
Народ бережно хранил в своей памяти в течение нескольких лет историю о том, что сам директор может шутить как простой смертный. Думаю, что Сэй-Сенагон бы пафоса этой истории не поняла. Ибо император имел жен и любовниц как простой смертный, и все, надо полагать, знали, когда с кем из них и что именно он делал. При этом Империя стояла незыблемо – не менее незыблемо, чем ВЭИ.
Еще об М.А., точнее – о нравах. М.А. очень хорошо работала. То есть, если нам (научным работникам и инженерам) было что-то нужно от отдела научной информации – шли к ней. Найти, где было что-то опубликовано, достать копию, что-то узнать и так далее. В результате к ней стояла очередь, с многими она дружила, все ее любили. А ее сотрудницы, натурально, ее ненавидели. Работать, как она – не могли или не хотели, а завидовать – хотели и могли. По некоторой случайности, важной для дальнейшего, ее стол стоял не так, как остальные десять или около того столов в ее комнате. Те стояли параллельно окнам, а ее – перпендикулярно. Почему так случилось – не знаю. Да это и не важно. А важно вот что. Когда она уволилась, случилось так, что я зашел в ее комнату через 15 минут после того, как она, холодно кивнув, покинула комнату, отдел и территорию ВЭИ. Как вы думаете, что делали ее сотрудницы? Правильно... Я тихо закрыл дверь и пошел дальше по коридору. Не часто в этой жизни меня так выворачивало наизнанку...
Они поворачивали ее стол.
Давайте десять секунд просто помолчим? Хотя Сэй-Сенагон предложила бы сосчитать до десяти и несколько раз глубоко вздохнуть.
Сотрудница К.А. обижалась на то, что замдиректора Т. перестал с ней здороваться, сталкиваясь на территории. «Я же его еще пацаном знала, когда он из женского общежития, из окон первого этажа на улицу выпрыгивал» – сокрушалась она. Зря обижаетесь – заметила бы ей С. – он вовсе не в обиде на вас, он просто перестал вас замечать...
Известно, что одной из функций системы секретности в СССР была замена названий. Конфуций назвал бы это обновлением имен. Например, на Колыме не говорили «золото». Говорили – «первый металл». Отчасти эту игру подхватил народ, ибо она давала очень важное для душевного равновесия ощущение сопричастности.
До нашего времени эта психопатия докатилась в следующих двух видах. Во-первых, читая вполне нормальные книги по химии, внезапно обнаруживаешь (аллюзия на Маяковского) фразы типа «клей такой-то состоит из продукта 123A, растворенного в веществе 456Б» или что-то в этом роде. Во-вторых – и ради этого все сие рассказано – когда-то мы вели работы с иридием (изучали сплавы Ir-РЗМ), так вместо «иридий» народ говорил «железо». Само по себе ведь ничего секретного, это не золото и не уран... Сталин был велик еще и этим – создал ощущение сопричастности. Контаминация замаранности и гордости.
Однажды на территории ВЭИ построили новый корпус. Скоро сказка сказывается, не скоро корпус строится. Точно определить момент окончания строительства корпуса невозможно. Потому что, когда он был уже построен, готов, сдан, и когда в нем уже работали, оставались дыры в крыше. Летом они особых – по советским меркам – проблем не создавали, но ближе к зиме... Тогда начальство объявляло «Учения ГО» (ну, гражданской обороны) и нас кидали на восстановительные работы после атомного взрыва. Понятно, как делаются «восстановительные работы», когда за спной молча стоит начальство? Наверное, так же, как если за спиной молча стоит атомный «гриб». Но следующим летом дыры в крыше проблем не создавали, а следующей осенью – следующие учения.
Когда я пришел в 1971 году, уже был вырублен яблоневый сад, в котором загорали и ели яблоки ВЭИвские старики, когда были молодые (аллюзия с песней Никитиных), и вырыт котлован. А где-то в середине 80-х корпус был «как-бы» (здесь отсылка к молодежному сленгу начала этого века) достроен. И в этом корпусе, когда он был достроен, внезапно получила помещения наша лаборатория. Позже выяснилось, что на плане территории уже были нарисованы бетонные основания для столбов, несущих забор, отгораживающий этот корпус от остальных. Отдел полупроводников, получавший этот корпус, хотел отделиться и превратиться в новый институт. Но наш директор просек, устроил скандал и воспрепятствовал. На углу нового корпуса срочно на фоне неба установили несколькометровые буквы «ВЭИ», а один этаж выделили другим подразделениям института. Достался кусок и нам.
Паны дерутся – у холопов что-то появляется – сказала бы Сэй-Сенагон. Если бы знала фольклор будущего.
Часть V. Иностранцы, лизание крана, что такое «стимулус»